* * *

Детей становилось меньше. Игрушек — больше. Пока не стемнело, я поиграл во все. Потом мы смотрели кино, снятое в Польше, о бравых танкистах и их беззаботном псе. Потом я остался один, кого не забрали, стойкий, как этот танковый экипаж. Со сторожихой по имени баба Валя мы обошли за этажом этаж. Группу за группой, везде закрывая плотно окна с дверями и выключая свет. Плакать хотелось, но я был, как Валя Котик, когда залезал засыпать под колючий плед. Не выдающий ни горечи, ни печали, хотя и страшное что-то произошло. И не поверил, когда вдруг с улицы постучали, и улыбнулся папа через стекло. Сколько бы лет, километров, людей, событий ни разделяло меня и тот детский сад, я и теперь, ощущая себя оставленным и забытым, иной раз ловлю на себе этот взгляд.

***

Когда рабочий день кончается, кладя начало кутежу, неспешной поступью скитальца я на Тверскую выхожу. И каждым вечером, буквально я шагну из офиса вовне, идет машина поливальная как девушка навстречу мне. Своими брызгами и струями надежно, точно, наизусть она, как будто поцелуями, снимает боль и лечит грусть. Когда-нибудь, устав быть актором богатой фактами судьбы, я брошу все и стану трактором с цистерной, полною воды. Пусть мне не справиться с рутиной безжалостных рабочих дней, зато с поливочной машиной мы не расстанемся моей.

* * *

В снежном форте на главной городской площади разогретый человек неопределённого возраста сражается с ледяной воронкой для катания малышей. Неуверенно балансируя, снова и снова поскальзываясь и отбивая колени, раз за разом впечатывая ладони в липкий лёд, громко выдыхая пар, человек пытается выкарабкаться. Вот уже достиг края, почти вылез, но снова срывается вниз. - Протяни руку, - кричат ему снаружи. Но человек отвергает помощь. - Я сам, - еле слышно шевелит он обветренными губами. - Дайте мне сделать. Хотя бы это.

* * *

Не снись, пожалуйста, мне больше никогда. Не появляйся даже на пороге. Пусть лучше стекленеют города, и я в исподнем посреди суда сверкаю, чем твои глаза и ноги. Уж лучше самый вычурный кошмар. Огромный, словно тумбочка, комар кусает в голову; идёт экзамен в школе. Я раньше никогда не говорил. Я притворялся, что опять забыл, как ты искусно просочилась в тыл, одушевив и подчинив подполье. Я думал, если долго делать вид, лазутчик утомится и простит. Но не учёл того лишь варианта, когда в очередном по счёту сне ты остаёшься с ним наедине и сам всё открываешь диверсанту на скомканной и липкой простыне.

* * *

Иногда забывается, кто и куда едет в этом пальто, в этой обуви, в этом вагоне, в бесконечном, как сон, перегоне. Ни отправки, ни финиша пункт не идёт на растерянный ум к телу в зябкой подземной глуши, где кругом ни единой души. Кто приводит в движенье зрачки, изумлённо глядит сквозь очки в отражение перед собой... Не бросай меня здесь, милый мой.

* * *

С загара слезает кожа, с кальмара слезает тоже. И хочется спать, но нужен согласно режиму ужин. Пока ты лежишь в больнице, всё косится и кренится. Я, сам себе швец и жница, курсирую вдоль плиты, разъятый на лоскуты. Безрукий и кривобокий, несчастный и одинокий, целующий твои щёки. Нелепый до смехоты.

***

Маленький мир обычного человека. Сколько ни езди по свету, его не расширить: ни безымянного города на два проспекта, ни тесной комнаты площадью три на четыре. Так и останутся парк, водоем и деревья. Ясли и школа, университет и работа. По вечерам - алкоголь, телевизор и древний неторопливый компьютер с дурацкими фото. Кто там на них? Разбираться нет смысла и толка. Как в накопившихся залежах песен и фильмов. Как в пыльных книгах с красивым обманом на полках, наобещавших всего и слукавивших сильно.